26 февраля исполняется 89 лет ветерану Космических войск полковнику Буйновскому Эдуарду Ивановичу.
25.02.2025В 1963 году был зачислен в Центр подготовки космонавтов в качестве слушателя-космонавта. В последствии служил в Главном управлении космических средств от инспектора по контролю работы военных представительств до начальника отдела по ракетно-космическому комплексу многоразового использования «Энергия-Буран». Кандидат технических наук.
Родился 26 февраля 1936 года в городе Новочеркасск, Ростовской области. В 1954 оду окончил 2-е Московское артиллерийское подготовительное училище, затем Ростовское высшее артиллерийское инженерное училище и Военную инженерную академию им. Ф.Э. Дзержинского.С 1958 года служил начальником расчета в составе первой войсковой части РВСН, которая формировалась на полигоне Байконур, затем начальником расчета испытаний МБР Р-7 на полигоне Плесецк. С 1960г. – помощник военного представителя, а затем – военный представитель Военного представительства при НИИ-885 (фирма Н.А. Пилюгина).
В 1963 году был зачислен в Центр подготовки космонавтов в качестве слушателя-космонавта, проходил общую космическую подготовку. Летал с инструктором на МиГ-15, МиГ-17бис и Ил-14. Имеет 30 парашютных прыжков. В 1964 году был по состоянию здоровья отчислен из отряда космонавтов и вернулся на службу в ГУКОС.
Награждён орденами «Дружба народов», «Знак Почета», 15-ю ведомственными и юбилейными медалями.
После военной службы работал начальником отдела Научно-исследовательского центра информатики при Министерстве иностранных дел СССР и России. Участвовал в создании Информационной системы по внешнеполитическим вопросам для Министерства иностранных дел Российской Федерации. Кандидат технических наук.
Автор книг-воспоминаний «Приобщение к космосу», «Как я хотел стать героем», «Повседневная жизнь первых российских ракетчиков и космонавтов», а также статей в журналах «Военная мысль», «Авиация и космонавтика», «Spaceflight» (Англия), Сборнике "Дети войны - труженики космоса".
Ниже приводятся воспоминания Эдуарда Ивановича, вошедшие в Сборник "Дети войны - труженики космоса".
Информацию подготовили Ю.А. Андросов и Н.М. Письменный
Х Х Х
Два дня войны
Мне кажется, что для меня, 5-летнего мальчишки, почти чёткие, с какими-то деталями воспоминания об этих двух днях войны – фактор, сыгравший определенную роль в формировании меня в последующем как личность, как человек.
Я родом из семьи кадрового военного. Где-то накануне войны отец окончил Московское военно-политическое училище им. В.И. Ленина и для дальнейшего прохождения службы был направлен в качестве политрука батареи в дивизию на границе с Польшей. Штаб дивизии располагался в приграничном городе Гомель, куда мы с мамой прибыли в середине 1940 года.
Облик города не помню, но чётко отложился в моей детской памяти большой четырёхэтажный дом, где поселились семьи командного состава дивизии, включая и семью самого командира. А на летний период, когда части дивизии перебирались в лагеря, папа устраивал нас с мамой на частной квартире в селе, возможно, и в небольшом городишке Новозыбкове. И ещё помню, как к нам в свободное от службы время, приезжал папа верхом на лошади при сабле и шпорах, весь перетянутый скрипящими ремнями. Командир Красной Армии! Лошадь по тем временам это, как сейчас, служебная машина. И ещё запомнилось, как эта самая персональная кобыла чуть ни прибила меня насмерть своими задними копытами. Папа успел оттащить меня от этого гужевого транспорта. Вовремя, а то кто бы писал сейчас эти строчки.
Такие вот обрывочные воспоминания предшествовали главному событию тех лет – воскресному утру 22 июня 1941 года. Помню, что это было доброе, летнее, солнечное утро. Мы, мальчишки нашего дома, высыпали во двор. Нас как-то мало волновало, почему весь двор изрыт дымящимися воронками – результатом первой бомбежки немецкими самолётами. Как-то до нас, а уж для меня – точно, ещё не доходило, что это было начало долгой кровавой войны. У нас тогда была более важная задача – отыскать на дне воронок ещё дымящиеся от взрывов замысловатой формы осколки от бомб, только что сброшенных на наши головы. Мы гордо хвастали друг перед другом своими «трофеями» и любовно рассовывали по карманам эти носители смерти. Уж, если наши военные отцы, дислоцированные на границе охранять рубежи нашей Родины, не воспринимали ещё толком то, что происходит вокруг, то, что говорить про нас, ребятню, бегающую по двору и собирающую смертоносные осколки.
Вечером этого воскресного дня произошло событие, которое явно давало всем, и детворе тоже, понять, что пришла война. Хорошо помню, как на лестничной площадке нашего дома (даже помнится такая деталь – площадка второго этажа) собрались почти все жильцы дома: офицерские жены, дети. Причина сбора – ординарец командира дивизии привёз печальную весть – убит командир. И вот толкотня перед дверью квартиры комдива, горестно вздыхают, охают, причитают, как на похоронах, но никто не решается войти и сообщить жене эту печальную весть. Конечно, для всех присутствующих весть о смерти в первый же день войны еще непривычна и не дошла ещё до сознания каждого. Конечно, пошёл ординарец один и сообщил семье трагичное известие.
Где-то за неделю до прихода немцев была сформирована колонна автомашин, куда погрузили семьи командного состава дивизии, чтобы отправить их подальше от войны. Привезли нас в город Брянск, а дальше – кто как мог, добирались до мест, далеких от войны. Тоже хорошо помню – перед посадкой в вагон папа приподнял меня на руки и сказал: «Ты уже большой – береги маму». Об этом его наказе я помнил все последующие дни.
А дальше все как в той песне: «…Дан приказ ему на запад, ей в другую сторону…». Кровопролитные бои, окопы, окружение, боевые действия в составе войск Западного, Брянского фронтов, контрнаступление с освобождением городов Елец, Ливны. Комиссар заградотряда, первое ранение, первая боевая награда , этапы боевого пути отца. Кстати, все эти сведения из автобиографии отца, которую я бережно храню.
Ну, а мы с мамой отправились в город Новочеркасск, нашу с папой малую родину, наивно думая, что война туда не дойдёт. Прошло совсем немного времени, я и мама с семьями одного авиационного полка, приютившего нас, двинулись дальше на восток. Северный Кавказ, Баку, паромом в Красноводск, далее – Ферганская долина, снова Баку, Гурьев (на Каспии), степи Казахстана – таковы вехи нашего пути подальше от войны. Конечно, было тяжело (кому мы нужны – толпа голодных и холодных эвакуированных), а мне лично запомнился период нашего пребывания в городах и посёлках казахской степи. Помню отдельные «нюансы» отношения к нам местных поселенцев, ещё в недавнем прошлом раскулаченных крестьян из Центральной России. Да и почему они к нам должны были хорошо относиться? Но это всё же это были отдельные эпизоды, в подавляющих случаях местное население относилось к нам доброжелательно и старалось во всем помогать.
В начале 1943 года папа вызвал нас в Москву. Многое мне помнится из тех суровых московских военных лет. Разве можно забыть те длинные, «ночные» очереди в магазины за продуктами, которые иногда «выбрасывали» в торговлю перед праздником сахар, мука, крупы (кто сегодня поверит, что эти продукты тогда ходили в «дефицитах»). Долгое время на моих ладошках синели трёхзначные номера из этих очередей. Жили, как все. Переживали, если кому-то давно не было писем с фронта, помогали, чем могли соседям по своей огромной коммуналке, радовались победам на фронте. Почему-то хорошо помню день, когда было объявлено об открытии второго фронта в июле 1944 года.
А вот день 9 мая 1945 года, самый знаменательный – День Великой Победы мне запомнился по-особенному. В каком-то едином порыве, с огромным энтузиазмом, с гордостью за нас, за нашу Родину, с радостью по случаю окончания войны буквально вся Москва двинулась в центр города посмотреть на салют Победы. Конечно, в этой праздничной, ликующей толпе были и мы – папа, мама и я. Что творилось в этот день на Красной площади! Лозунги и возгласы: «Да здравствует наш великий вождь и полководец товарищ Сталин!» Объятия, поцелуи, слёзы радости, крики «Ура!», музыка, танцы, песни и здесь же – слёзы печали. Конечно же, особые приветствия людям в форме. А салют по тем временам – это что-то особенное, красивое и эффектное: сотни орудий дают залпы почти рядом на холме Кремля, разноцветные ракеты с шипением пронизывают ночное московское небо. Разве можно это забыть!
Но вот отгремели залпы салюта, народ немного успокоился и стал разбредаться по домам. Основная масса двинулась в сторону Манежной площади, тогда ещё широкой, привольной и красивой. В этом потоке двигалась почти по инерции и наша семья. Где-то в середине Манежной площади в мощном, абсолютно неуправляемом людском потоке праздничный настрой постепенно вытеснялся беспокойной мыслью: «А как отсюда выбраться целым и невредимым?». Хорошо помню, что где-то ближе к Манежу нас, накрепко вцепившихся друг в друга, прижало к какому-то огромному чёрному иностранному лимузину, непонятно, каким образом, оказавшемуся в это время в толпе. Кто в машине? Не видно за шторками. И тут папа принимает поистине командирское решение: чуть оттеснив окружающих, он умудрился забросить нас с мамой на капот этого лимузина, а сам изо всех сил держится за нас, чтобы не потеряться. В этом, я считаю, и было наше спасение. Каким образом мы после такого кошмара добрались до дома, не помню. Но знаю, что все мы были живы и здоровы.
Вот этот эпизод на Манежной площади я так хорошо запомнил не только потому, что это был великий День Победы. Дело в том, что ровно через месяц после этих радостных событий 9 июня 1945 года родилась моя любимая сестра Ирина. Поэтому нас на капоте иностранной машины было не двое, а трое, ибо мама была уже на восьмом месяце беременности. Страшно даже подумать – что могло бы случиться, если бы на нашем пути ни оказалась эта машина, и папа не проявил бы такую сноровку.
Как-то недавно попалась мне в руки книжка «Дочь адмирала» с воспоминаниями Виктории Федоровой. Многим известна трагическая история её матери – популярной актрисы довоенного кино Зои Фёдоровой. Где-то в середине войны судьба свела ее с иностранцем капитаном армии США Джексоном Тейдом, сотрудником посольства США в Москве. Кстати, посольство в те годы располагалось на Манежной площади. Дочь приводит в своей книге слова матери о том, как Зоя Фёдорова вместе с Джексоном, находясь в дипломатической машине, попали вечером 9 мая 1945 года на Манежной площади в неуправляемую толпу народа, из которой им с трудом удалось выбраться. Вот я и думаю: вечер 9 мая, людской поток на Манежной площади, рядом посольство США, капот дипломатической машины (много ли дипмашин было затёрто в тот вечер и на том месте?), наше благополучное без потерь возвращение домой. Ни много ли совпадений! Вот такие вот бывают переплетения человеческих судеб! Если, конечно, мои рассуждения и предположения верны.
Детские годы – прекрасная пора! Как часто у людей преклонного возраста возникают в памяти события прошлых лет, появляется ностальгия.
Окунёмся не в столь отдалённое время расцвета отечественной космонавтики.
Многоразовая космическая система «Буран»
15 ноября 1988 года... Завершается полёт многоразового космического корабля «Буран». Напряжение в бункере достигает максимального предела. И вот шасси беспилотного корабля касаются бетона посадочной полосы. Уму непостижимо! Восторг, объятия, слёзы радости, взаимные поздравления. Среди участников этого исторического события начальник отдела по многоразовой космической системе «Энергия-Буран» полковник Буйновский.
Как это не раз бывало и ранее, всё началось с провокационных действий (случайных или преднамеренных) наших «коллег» по «космическим гонкам». Где-то в середине 1970-х годов наши разведчики заимели материалы американских специалистов по созданию супероружия космического базирования «Спейс-Шаттл», космического «челнока». В этих материалах было прописано, что этот самый «челнок» будет иметь большую возможность маневрирования и что это, в свою очередь, позволит ему сделать, например, над Москвой нырок из космоса и прицельно сбросить... Страшно даже подумать!
Реакция Дмитрия Фёдоровича Устинова была мгновенной и адекватной. Паритет-то с США надо поддерживать! После совещаний в Политбюро, консультаций с военными стратегами и промышленностью в феврале 1976 года выходит постановление Правительства о создании нашей отечественной многоразовой космической системы, МКС «Буран» с выходом на лётные испытания в 1983 году. Сразу же к этой новой, приоритетной разработке были подключены практически все ведущие космические организации. За годы создания и отработки «Бурана» в этой тематике было задействовано более тысячи НИИ, КБ, предприятий промышленности и около 1,5 миллиона человек. По данным печати, на программу «Буран» советский народ выделил в общей сложности 17 млрд. долларов США. Цифры, конечно, впечатляющие.
В большинстве своём все эти организации подчинялись Минобщемашу, а вот планер будущего орбитального корабля поручалось сделать НПО «Молния» Минавиапрома, где Главным конструктором был Глеб Евгеньевич Лозино-Лозинский, очень известная в авиации личность. Все годы, пока создавалась эта система, эти два ведомства постоянно решали принципиальную проблему: кто же всё-таки главный в создании «Бурана». Зачастую дело доходило до смешной ситуации. Помнится, на еженедельных «оперативках», которые проводил у себя в кабинете в Подлипках Валентин Петрович Глушко, Главный конструктор по МКС «Буран» в целом (кабинет большой, народу много), Глеб Евгеньевич делал иногда такие заявления: почему у Валентина Петровича есть микрофон, а у меня нет; дайте мне микрофон или я уйду с совещания. К следующей «оперативке» микрофон был подключён к месту за столом, где сидел главный конструктор планера.
Были, конечно, и более серьёзные конфликты, особо на этапе испытаний на космодроме, когда срывались сроки, и надо было искать «крайнего». А вообще-то на таких технических совещаниях, где присутствовали и разработчики, и заводчане, и заказчики, сложнейших вопросов по разрабатываемому космическому комплексу было столько, что участникам таких заседаний было не до выяснения вопроса, кто здесь главный. А главными на таких мероприятиях были программисты (компьютерный век!), разработчики бортовой и наземной аппаратуры (это не то, что наши первые ракеты с релейными схемами на борту). Когда они начинали спорить и выяснять между собой отношения, все остальные участники замолкали с умным видом, хотя мало кто понимал, чем отличается версия 3.11 от версии 3.10А бортового цифрового вычислительного комплекса.
Все годы, пока создавался «Буран», любопытству присутствующих всех категорий волновал один вопрос: почему наш советский многоразовый корабль так похож на «Спейс-Шаттл», мы сами уже не можем, надо копировать всё американское? И только где-то к началу лётных испытаний, в период вседозволенной гласности в печати появился ряд статей, где подробнейшим образом расписывалось, для чего мы создаем эту систему и чем она лучше (естественно!) американской. Собственно, конечные цели создания орбитальных систем, имеющих возможность вернуться на Землю, что у нас, что у США были практически одинаковые. Это универсальная система транспортно-технического обеспечения нового поколения спутников орбитальной группировки (вывод на орбиту полезной нагрузки, ремонт в условиях космоса, снятие с орбиты и возвращение на Землю вышедших из строя космических аппаратов и специального оборудования, монтажные работы и многое другое), создание лабораторий для отработки новых видов космического вооружения, размещение средств наблюдения и разведки, ну и, если надо, размещения оружия для целевых ударов из космоса. Как видно, все задачи благородные и направленные на поддержание мира на Земле.
Наш «Буран» и американский «челнок» внешне действительно похожи, как близнецы-братья. Здесь тоже понятно: конструкция этих планеров космического базирования проектировалась с максимальным учётом законов аэродинамики. А эти законы едины как в Стране Советов, так и в западных странах. Это всё внешне. А вот если говорить о «начинке» этих планеров, об их функциональных возможностях и схемах выведения, то здесь действительно есть отличия, и довольно-таки существенные. И что самое приятное эти отличия явно в пользу нашего «Бурана». Прежде всего, посадка орбитального корабля «Спейс-Шаттл» осуществляется только вручную и при наличии экипажа на борту. Посадка нашего корабля полностью автоматическая и не требует наличия пилота на борту. Как покажут в дальнейшем результаты лётных испытаний, эта сложнейшая задача с блеском решена нашими разработчиками. Второе принципиальное отличие, американский многоразовый корабль выводится на орбиту с помощью твердотопливных ускорителей и своих двигателей. У нас ракета-носитель «Энергия» может вывести на орбиту полезный груз до 100 тонн, а в частном случае это может быть «Буран». В этом смысле наша система универсальна. Американцы и сейчас не имеют носителя, способного вывести на орбиту такой большой груз.
Отечественная космонавтика не знала более масштабных работ, чем создание многоразовой космической системы и сверхмощного носителя для неё. Можно вспомнить, конечно, печально знаменитую «царь-ракету» Н-1, но она впечатляла лишь своими размерами, «содержательная» её начинка была далека от совершенства даже по меркам тех времён. Размеры и самого орбитального корабля «Буран», и носителя «Энергия», и величественных сооружений на Байконуре — это тоже на грани фантастики, но всё это досконально продумано, создано с учётом самой передовой мысли, с использованием передовых технологий. Например, система управления «Бурана» представляла собой мощнейший бортовой цифровой вычислительный комплекс с уникальным программным обеспечением, способным реализовать более шести тысяч команд и трёх тысяч алгоритмов управления бортовыми системами. В ходе подготовки к полёту контролировалось более пяти тысяч параметров этого сложнейшего комплекса. Не надо быть специалистом в этой области, чтобы понять, прочувствовать объём работ, проделанных разработчиками фирмы Николая Алексеевича Пилюгина. Вот, например, три тысячи алгоритмов, это три тысячи вариантов работы системы управления с момента начала предстартовых работ и до остановки корабля на посадочной полосе после возвращения, включая и всевозможные отказы, и аварийные ситуации. А ведь каждый вариант надо тщательно просчитать, разработать под него свою программу, промоделировать, отладить на стенде и реализовать в бортовом приборе. Примечательно, что большинство проектных, конструкторских, технических и технологических решений практически для каждого элемента многоразовой космической системы было реализовано впервые. Это, к примеру, мощнейшие двигательные установки разработки фирмы Глушко с тягой в 740 тонн (двигатель традиционной «семерки» 150 тонн). Двигатель, который по своим термодинамическим характеристикам ушёл далеко вперед относительно тогдашнего мирового уровня двигателестроения. Это и сложнейшие проблемы по обеспечению термозащиты корабля при входе в плотные слои атмосферы. Проблема решена путём установки на поверхности «Бурана» около 40 тысяч плиток из углерода и кварцевого волокна. Сколько же хлопот доставила эта плитка и создателям корабля, и испытателям на космодроме! Мало того, что каждая из них стоила порядка 500 рублей (это при средней зарплате в 120), наклейка её оказалась сложнейшим технологическим процессом. На ежедневных «оперативках» в монтажно-испытательном корпусе орбитального корабля вели тщательный учёт плиток, установленных в течение рабочего дня. А технические, стендовые и стартовые сооружения! Здесь частично были использованы конструкции, оставшиеся после Н-1, но и от того, что было построено заново, прямо-таки дух захватывает! Монтажно-испытательный корпус для орбитального корабля (однопролётное сооружение!) имел в длину 254 метра, ширина его 112 метров. Несколько футбольных полей! А посадочная полоса! Это четыре с половиной километра (при ширине 84 метра) тщательнейшим образом отшлифованного высокопрочного бетона толщиной до 30 сантиметров. Кстати, все сооружения для «Бурана» на Байконуре создавались силами военных строителей, значительная масса которых выходцы из Средней Азии и Казахстана. Это в своё время дало возможность казахскому руководству подчеркивать значительный вклад своей республики в создание космодрома. А доставка орбитального корабля из подмосковного Жуковского на Байконур на «спине» огромного транспортного самолёта! Жители Подмосковья точно решили, что их посетил очередной неопознанный летающий объект. Впечатляющее зрелище! И все это создано самоотверженным трудом советского человека! Старый, избитый и давно забытый лозунг. Но уж больно он здесь к месту!
Конструктивно многоразовый ракетно-космический комплекс «Энергия-Буран» представлял собой собственно ракету-носитель «Энергия» и орбитальный корабль многоразового использования «Буран». Кстати, на таком названии ракеты упорно настаивал Валентин Петрович Глушко, именно так называлась королёвская фирма, которую он тогда возглавлял. Орбитальный корабль имел полный набор систем, чтобы обеспечить космический полёт экипажа в составе 4-10 человек продолжительностью до 30 суток. Главная составная часть корабля планер (длина около 37 метров, размах крыльев 24 метра), оснащённый системами, способными обеспечить как выполнение операций на орбите, так и автоматически управляемый планирующий спуск в атмосфере, в том числе выполнение бокового манёвра до 2000 километров и горизонтальную посадку на аэродром в районе старта. В носовой части корабля герметичная кабина для экипажа, за которой расположен негерметичный раскрывающийся грузовой отсек длиной до 17 метров, в котором могут разместиться 30 тонн полезного груза. Носитель выполнен по пакетной схеме с боковым расположением полезного груза («Энергия» дважды стартовала, и в каждом случае полезный груз был разный): центральный блок ракеты с четырьмя однокамерными кислородно-водородными двигателями и четыре боковых блока с четырехкамерными кислородно-керосиновыми ракетными двигателями. Технология подготовки и пуска комплекса довольно-таки сложная. Компоненты носителя и корабль доставляются на космодром каждые в свой монтажно-испытательный корпус. После сборки и большого объёма испытаний «Буран» перемещается на «встречу» со своим носителем. Состыкованный комплекс перемещается в монтажно-заправочный корпус, где орбитальный корабль заправляется компонентами топлива. Далее по штатной схеме ракетно-космическая система должна поступать на стендовый комплекс, где производится кратковременный пуск двигателей носителя (прожиг). Удержать такую массу при работающих двигателях с суммарной тягой более 3500 тонн задача не из легких. Правда, на первых пусках было принято решение прожига не делать. Далее транспортировка на старт, заправка носителя, предстартовые проверки и пуск. После выполнения заданий на орбите орбитальный корабль с помощью своей тормозной двигательной установки сходит с орбиты и «по-самолётному» автоматически приземляется на аэродром Байконура.
Так получилось, что я был подключён к этим работам, когда практически все было спроектировано, создано, построено и готово к началу лётных испытаний. Так что творческие терзания разработчиков, ударные строительные темпы и многочисленные заводские, стендовые, макетные и комплексные испытания были без моего участия. Жаль, конечно. Наверстать упущенное физически нереально, да и времени на это уже не осталось. Начинались лётные испытания.
Кульминация для разработчика и испытателя первый пуск своего детища. Формально весь процесс создания комплекса «Буран» проходил под патронажем серьезнейшей Государственной комиссии под председательством первоначально Олега Дмитриевича Бакланова министра Общего машиностроения, а затем секретаря ЦК КПСС. Не знаю, как уж получилось, но со временем он стал членом печально знаменитого ГКЧП, за что и поплатился. И, тем не менее, в последующем личное общение с ним даёт мне полное основание утверждать, что это исключительно грамотный технически, интеллигентный и скромный человек.
В этой комиссии был собран весь цвет отечественной космонавтики, 10 генеральных и главных конструкторов. И это не считая девяти министров, президента и трех вице-президентов Академии наук, восьми ответственных руководителей Минобороны. Всего 45 человек. Работа комиссии носила несколько «парадный» характер. На редких заседаниях в Москве (собрать таких «великих» стоило больших трудов) до членов Госкомиссии доводились этапные результаты работ по созданию комплекса, решались какие-то оргвопросы, обсуждались и подписывались протоколы и решения. Более действенные и результативные были заседания Совета главных конструкторов, а также частые технические совещания в Подлипках или у какого-либо главного конструктора, где ставились конкретные вопросы и проблемы, обсуждение которых иногда проходило в жарких баталиях.
С большим удовольствием члены Госкомиссии откликались на выездные сессии, которые проходили на космодроме. От работы далеко, можно пообщаться с коллегами, расслабиться. Для испытателей промышленности и космодрома это целое событие. Ещё бы, столько «сильных мира сего», большие военные начальники. Глядишь, в кулуарах можно решить какие-либо насущные проблемы. Организаторами таких «выездных сессий», как правило, были секретари Госкомиссии от промышленности и от Минобороны. С нашей стороны эти функции поначалу выполнял Владимир Пивнюк, но потом он как-то незаметно перевалил эти хлопотные обязанности на мои плечи.
Ну что ж, опять пришли времена, когда я снова зачастил на полигон, теперь уже космодром Байконур. Но если во времена нашей молодости мы добирались туда сутками, то теперь картинка другая. Бывало так, что во второй половине рабочего дня меня находил дежурный по Главку и говорил, что Максимов вызывает меня к себе, а где-то уже к ужину я докладываю ему о своём прибытии на космодром. Зачастую он и не мог вспомнить, зачем я ему был нужен с утра.
Всё течёт, всё меняется! Когда-то лейтенант Буйновский ютился по баракам и землянкам 2-й площадки, теперь же место моего постоянного проживания на космодроме «нулевой квартал». Историческое место во всех отношениях, а по жизни два утопающих в зелени уютных двухэтажных домика на берегу Сырдарьи, где проживали большие начальники и, как следствие этого, была своя столовая, бильярдная, маленький кинозал и даже сауна с бассейном. Мечта каждого чиновника нашего Главка, как только стал пусть даже маленьким начальничком, в Москве обедать в «буржуйке» за одним столом с Максимовым, а на космодроме надо попасть жить (только через личное разрешение Сан Саныча) в «нулёвку». Поскольку мне пришлось еще выполнять и функции секретаря Госкомиссии, то я жил в «нулёвке» рядом с моими командирами на законных, так сказать, основаниях. Справедливости ради надо сказать, что если у Максимова А.А., Титова Г.С., Игоря Ивановича Куринного (начальника политуправления Войск космического назначения) были отдельные двух- и трёхкомнатные апартаменты со стильной мебелью, то мы, «счастливчики», ютились по три-четыре человека в номере, из которых обязательно один-два наших генерала. Но привилегиями жителей «нулёвки», тем не менее, мы пользовались сполна.
Работа на космодроме с Госкомиссией доставляла много хлопот и связана была в основном с вопросами встречи на аэродроме, размещения всё в той же «нулёвке», транспортировки на площадки, организации заседания комиссии, и что, пожалуй, наиболее хлопотное успеть подписать протокол заседания каждым членом комиссии, пока он не сел в самолёт. Если на космодроме я по-деловому подходил к министру и вежливо, но настойчиво просил его подписи, то в Москве мне к нему вообще не прорваться. Сан Саныч очень внимательно следил за тем, кто, где, с кем размещается в гостинице, кто в каком зале питается, соблюдена ли иерархия при размещении в автобусе. Частенько мне доставалось от него по этим житейским вопросам. Помнится такая маленькая деталь. Когда Олег Дмитриевич стал секретарем ЦК КПСС (председателем Госкомиссии был назначен Виталий Хусейнович Догужиев новый министр Общего машиностроения), то в очередной заезд комиссии он отозвал меня в сторонку и вежливо попросил не забыть устроить его охрану и врача (оказывается, это обязательный штат на выезде для партийного руководителя такого уровня). Для Олега Дмитриевича все сделали в лучшем виде!
Интересно общаться в простых житейских условиях с людьми, многих из которых ты видел только на портретах. Вот, например, в автобусе ко мне обращается Сысцов, министр Авиационной промышленности: «У вас место свободное, можно сесть рядом с вами?» Я, конечно, милостиво разрешал, хотя душа у меня уходила в пятки от страха. Правда, пройдёт немного времени, и я после очередной «накрутки» Сан Саныча стал действовать более решительно. Вот выходят из самолёта, оживленно беседуя, двое таких «великих», и один другого приглашает поселиться с ним в одном номере (в Москве-то им некогда поболтать). А у меня-то всё расписано по бумажке и одобрено Максимовым. Нарушение иерархии! Захожу в номер и сурово: вы остаетесь, а вы в другую гостиницу (там «звёзд» поменьше). Извиняются и беспрекословно расходятся по своим номерам в соответствии с табелью о рангах. Или в столовой: это место Максимова, пересядьте, пожалуйста, за другой стол. Краснеет, извиняется и пересаживается. А попросил бы я его об этом в Москве! Это я всё к своим философским рассуждениям о том, как смена обстановки влияет на человека независимо от того, какой пост он занимает.
Но вот житейская картинка другого характера. К примеру, член Госкомиссии, герой-полярник, симпатичнейший человек Артур Чилингаров (депутат Госдумы, известный политик). Возвращаемся домой в Москву после очередного заседания комиссии. В салоне самолёта болтаем о том о сём, немножко потягиваем спиртик, Артур Чилингаров кокетничает с симпатичной Натальей, сотрудницей нашего отдела. А я рядом играю в шахматы с переменным успехом с заместителем нашего министра по строительству и расквартированию войск (не знаю, есть ли сейчас такая должность). Друзья-приятели! Кажется, попроси его в этот момент улучшить мои жилищные условия и прямо с аэродрома я поехал бы в новую квартиру. Но вот самолёт приземляется во Внуково-3, у трапа дюжина чёрных «Волг». Только Артурова нога коснулась московской земли, это совершенно другой человек! С непроницаемым лицом «большого начальника» садится в свою «Волгу» и прости-прощай! А мы с Натальей бегаем вокруг самолёта в поисках добреньких начальничков, которые довезли бы нас хотя бы до станции метро. Вот такое чудесное перевоплощение происходило практически с каждым нашим попутчиком спецрейса Байконур Москва.
Ну а о министрах, работниках ЦК КПСС или Совмина здесь и говорить не приходится: они и в самолётах располагались как хозяева, в отдельных салонах, а их «членовозы» теснят друг друга в нескольких сантиметрах от трапа. Это не они все плохие, а такая уж была система. Ну, а нас простых смертных, как правило, выручали наши родные генералы Соколов, Патрушев, Филатов, Дмитриев, маленькие «Газоны» которых забивались нами до отказа. А на космодроме опять картина повторяется: разрешите сесть с вами рядом. В общем, спектакль человеческих характеров и эмоций. Интересно всё-таки покопаться в тонкостях линии поведения отдельных личностей в прямой зависимости от их расположения на ступенях партийно-советской иерархической лестницы. Хорошо, что они об этих моих крамольных мыслях не догадывались.
Комиссия комиссией, но на космодроме нам много приходилось заниматься и чисто техническими, точнее организационно-техническими, вопросами и проблемами. Это участие в многочасовых заседаниях, практически ежедневных оперативках разработчиков, военных испытателей, представителей Заказчика, которые, как правило, проводили Догужиев или Олег Николаевич Шишкин тоже замминистра. Основная тема этих бурных и эмоциональных технических совещаний все те же «стыки» между фирмами, причём стыки сложные, на уровне взаимодействия программно-вычислительных комплексов. Отдельная тема наклейка теплозащитных плит на поверхность планера «Бурана», сложнейший технологический процесс, во многом определяющий конечные сроки пуска всего комплекса. Много проблем и вопросов поднималось испытателями космодрома.
Для обеспечения подготовки и пуска комплекса «Энергия-Буран» на космодроме были сформированы специальное управление и воинская часть во главе с молодым, энергичным, технически грамотным генералом Гудилиным Владимиром Евгеньевичем. Военные испытатели выполняли функции своеобразного «чистильщика»: внимательно следили за действиями промышленников (а заодно и учились у них), отслеживали и отрабатывали документацию, не допускали небрежного отношения гражданских испытателей к проводимым технологическим операциям по подготовке к пуску. Это была нужная и очень ответственная работа, и надо отдать должное руководителям испытаний (Юрий Павлович Семёнов ответственный за орбитальный корабль в целом, Лозино-Лозинский планер, Борис Иванович Губанов по носителю), они серьёзно и внимательно относились к замечаниям и предложениям военных. Большой отряд военпредов тоже требовал к себе постоянного внимания. В общем, забот и хлопот хватало, домой, в «нулёвку», возвращались поздно вечером, успевали поужинать, иногда сгонять пару партий в бильярд и спать.
К концу апреля 1988 года весь этот огромный комплекс носитель с имитатором полезной нагрузки, наземные космодромные службы, Командно-измерительный комплекс, пункты которого были разбросаны по всему земному шару, Центр управления полётом, расположенный в Подлипках, был готов к первому пуску. Но вдруг все работы по подготовке к пуску «Энергии» отошли на второй план.
Пришла директива сверху: на космодром в первых числах мая должен прибыть Михаил Сергеевич Горбачёв со своей командой. Что тут началось! Горбачёв тогда ещё на гребне своей всенародной славы, для нас, советского ещё народа, воплощение и гарантия выполнения наших несбыточных мечтаний, это ещё времена, когда восторженные народные массы встречали его на «ура!», слушали с огромным вниманием его интеллигентные, в общем туманные, а потом, как со временем выяснилось, фактически пустые речи. Но это было уже потом. А пока мы все с энтузиазмом и служебным рвением стали готовиться к этой исторической встрече. Подготовка проходила по старым, добрым, хорошо отлаженным и одобренным «сверху» правилам и неписаным законам социалистической действительности... Мне впервые пришлось непосредственно поучаствовать в таких мероприятиях. Ещё один спектакль с драмой, комедией, человеческими страстями и эмоциями, с анекдотичными ситуациями и досадными промахами. Вот несколько штришков. Первое совещание у Максимова по данному вопросу. Собрались все, кто хотя бы какое-то отношение имеет к этой встрече, десятка два генералов-стратегов и столько же полковников исполнителей генеральских замыслов. Я среди них. Часа четыре обсуждали до мельчайших деталей каждый шаг Михаила Сергеевича, Раисы Максимовны и их приближенных по байконурской земле. Просчитали, кажется, всё, вплоть до того, где, на каких площадках разместить временные буфеты и ассортимент напитков в них (на космодроме уже жарковато). И вдруг один участник совещания задает «генеральский» вопрос: «Александр Александрович! Вот мы понаставим множество буфетов. Это правильно. Но вдруг наши высокие гости, а многие из них уже в возрасте и обладают специфическими болезнями, захотят справить естественную нужду. Как тут нам быть?» Минутное замешательство. Начинаются дебаты: кто-то вспомнил, какими болезнями наделён наш генсек, заспорили, сколько лет нашему министру Соколову и старше он Чебрикова (председателя КГБ) или нет, и какие в их возрасте могут быть болезни, связанные с почками и активностью мочевыделения. Кто-то стал вспоминать, какие симпатичные переносные туалеты он видел на Красной площади в праздничные дни. Как и положено, на таких мероприятиях, каждый участник стал демонстрировать свою компетентность по обсуждаемой проблеме.
Наконец наш командир, поблагодарив инициативного и творчески мыслящего генерала за вовремя поднятую проблему, принимает смелое и в то же время правильное в этой сложной обстановке решение: «Генерал Стрижак (заместитель по тылу)! Срочно на аэродром, взять транспортный самолёт и в Москву. Чтобы завтра же пять переносных туалетов (как на Красной площади) были здесь, на космодроме». Владислав Леонидович, как положено, сказал «Есть!» и ринулся выполнять приказание. А Сан Саныч отдаёт новый приказ: отправить самолёт в Ташкент за букетом роз для Раисы Максимовны, при этом даёт уточняющую директиву: не забыть срезать все шипы у каждой розы (по тем временам связь между уколом шипом розы пальчика первой леди и карьерой генерал-полковника Максимова могла быть очень даже прямая). Я уж не говорю о внеплановых пусках ракет (огромные денежки!) с различных площадок космодрома, знакомстве с уникальными комплексами «Бурана», встречах с народными массами, о вагонах-холодильниках, в которых прибыли продукты для высоких гостей, прибывших ЗИЛ «членовозах» персонально для каждого члена Политбюро. Кстати, я был свидетелем того, как Горбачёв выказывал недовольство решением Максимова перевозить всю делегацию по территории космодрома в комфортабельном автобусе с «кондишином». Бедный Сан Саныч и не знал, что, оказывается, в целях безопасности члены Политбюро обязаны транспортироваться отдельно друг от друга.
Или ещё маленькая деталь из большой проблемы обеспечения безопасности наших государственных деятелей посреди казахской степи. Один чин из охраны Горбачёва молча внимательно и долго изучал внутренности спальни для Михаила Сергеевича и вдруг даёт команду: заменить дверь в ванной комнате, что и было безоговорочно и немедленно выполнено. Мы потом из чистого любопытства досконально прощупали эту несчастную дверь, может, наметанный, проницательный взгляд чекиста заметил в чреве двери что-то, похожее на бомбу или записывающее устройство. Нет, ничего не нашли, а спросить у охранника не решились. Да и моя карьера в эти дни тоже была на грани взлёта или падения, всё зависело от случая. Каждый день пребывания высокой делегации был расписан буквально по минутам, вплоть до того, кто и в какое время должен сопровождать гостей на каждом объекте. В число сопровождающих на «бурановских» объектах попал и я. И вот в какой-то момент совершенно случайно получился расклад, когда Горбачёв (к нашему удивлению, Раиса Максимовна почему-то не приехала) и несколько человек вместе с ним оказались чуть впереди, а я вдруг шагаю в шеренге с нашим министром Соколовым и председателем КГБ Чебриковым. Хорошенькая компания! Вначале я интуитивно стал смотреть по сторонам, видят ли моё триумфальное шествие мои коллеги, и нет ли поблизости знакомого фотографа. Но уже через минуту я с тоской стал думать, как бы мне избавиться от своих попутчиков. Каждый мой шаг, каждое моё движение маршал и генерал армии эти два типичных представителя ещё сталинских времён, могут воспринять так, как им подскажет их левая нога и прощай, Буйновский! «Максимов! Почему этот полковник шёл не в ногу с нами? Чтобы я его больше здесь не видел!». Министр обороны мог в те времена так пошутить или таким макаром среагировать, например, на боли в своём правом боку. И бедному Сан Санычу ничего не оставалось бы, как гнать меня из начальников (по несоответствию) или даже из армии (по возрасту, пятьдесят-то уже стукнуло). Мне повезло, видно, у министра в этот день с желудком всё было в порядке. Но я быстренько сделал для себя выводы: демократия демократией (даже в двух метрах от Горбачёва, как её живое воплощение), но лучше всё же на глаза большого начальства, так нахально, не лезть и в одном строю с ними не шагать. От греха подальше! Ну а в остальном визит прошёл нормально, без эксцессов и попыток покушения на нашу тогдашнюю надежду, возможно, в светлое будущее.
Был, правда, один момент, который всполошил всю охрану и чуть не лишил Максимова его званий и положения (здесь уже не шипы на розах). Все перемещения и встречи Горбачёва проходили, естественно, при большом стечении любопытствующего народа. Простым смертным всё было интересно, вплоть до того, на какой машине ездит Михаил Сергеевич. Когда в очередной раз окружили машину генсека, один лейтенант, интересуясь, видно, техническими характеристиками огромного лимузина, доверительно спросил водителя (минимум майор КГБ): «А что, если по лобовому стеклу каменюкой, выдержит?» Моментально любознательного лейтенанта взяли под белы ручки и отвели куда следует. После внимательного, всестороннего рассмотрения биографии незадачливого лейтенанта (Кто? Откуда? Как служит? Почему в рабочее время околачивался около Дома офицеров? Есть ли взыскания? Не стоит ли на учёте в психушке? Как у него в семье? и т. д.) всё-таки решили, что сознательных планов покушения на Горбачёва офицер не вынашивал. Слава богу! Но то, что общий уровень политико-воспитательной работы на космодроме низкий, это серьезнейшее упущение и командования полигона, и Куринного, и, естественно, Максимова, как самого здесь главного. Пришлось нашим командирам и политработникам попотеть, оправдываясь перед большими начальниками. Пронесло, все остались на своих местах. Но лейтенантика всё же куда-то, кажется, перевели от греха подальше.
Этот визит Горбачёва на космодром имел для нас всех и для меня, в частности, свои последствия. На каком-то митинге Михаил Сергеевич пообещал народу принять меры по улучшению условий жизни для жителей города Ленинска. В те времена это можно было сделать только через солидное постановление ЦК КПСС и Совмина. Кто его должен готовить? Максимов, кому космодром подчиняется. А у Максимова кто? отдел Буйновского. Почему? сам не знаю. И вот где-то с мая по ноябрь 1988 года мне пришлось лично пройти последовательно от А до Я всю сложнейшую бюрократическую «кухню» нашего хвалёного партийно-чиновничьего механизма, причём трижды по одному и тому же вопросу: в Совмине, в Госплане и в ЦК КПСС. Например, в каждой из этих инстанций приходилось тратить много сил и красноречия, чтобы доказать необходимость внеплановой закупки хотя бы пяти немецких купейных вагонов с кондиционерными установками – офицеры космодрома, направляясь на площадки, каждый день по два-три часа проводили в старых, разбитых вагонах, в которых летом нечем дышать. Спасибо, Герман Степанович помогал: выступал, когда совсем уж было туго, в качестве «пробивной силы», то какому-нибудь министру позвонит, то использует свои связи в Госплане, у Маслюкова.
К концу года постановление всё же вышло, но пока наша чиновничья машина раскручивалась, уже и пару революций мы пережили, и Горбачёв сошёл со сцены, и, что самое главное, Союз распался, и наша гордость космодром Байконур отошёл к другой стране. Как говорится, танцевали, веселились, подсчитали, прослезились... Прошло уже много лет после тех событий, но я до сих пор с болью в сердце воспринимаю всё то, что происходило тогда вокруг Байконура, да и нашей космонавтики в целом.
Исторический визит Горбачёва позади. Впереди первый пуск сверхмощного носителя «Энергия». Учитывая, что орбитальный корабль ещё не прошел весь объём космодромных испытаний, было принято решение произвести запуск ракеты-носителя «Энергия» с экспериментальным космическим аппаратом на борту в качестве полезной нагрузки. Пуск состоялся 15 мая 1987 года. Я наблюдал его вместе с Госкомиссией из укрытия площадки №2. Если на всех предыдущих многочисленных пусках, где мне пришлось участвовать, старт ракеты на слух, это как раскаты грома, то работа двигателей «Энергии», это сплошной, низкой тональности гул, который давит на тебя откуда-то сверху, а ты ничего не видишь (вечер, видимость не очень). Старт прошёл нормально. Конечно, «Ура!», объятия, поздравления и, ещё по инерции, традиционные поцелуи. При удачном первом пуске (носитель ушёл со старта) элемент неудачи всё же был: полезная нагрузка не отделилась от носителя и вместе с ним затонула где-то в районе Огненной Земли. Но всё равно это была большая победа создателей отечественной космонавтики.
Теперь все силы были брошены на подготовку к пуску уже самого корабля «Буран». Работы были сконцентрированы в основном на космодроме, где постоянно находились не только непосредственные участники предстартовых работ, но и главные конструкторы и большое начальство. Я мотался между Москвой и космодромом, здесь беготня по кабинетам с постановлением, там участие в подготовке к пуску и обеспечение работы Госкомиссии. Правда, в этот период мне удалось пару раз с комиссией Генштаба поучаствовать в нескольких интересных командировках (вообще мне на командировки всегда везло). В случае аварийных ситуаций наш «Буран» должен был при определенных условиях самостоятельно спланировать и приземлиться на одном из двух запасных аэродромов: в Крыму под Симферополем, и на Дальнем Востоке в районе местечка Хороль. Вот готовность этих двух объектов и оценивала солидная комиссия под руководством симпатичного мне генерала Кочемасова. Очень запоминающимися, с познавательной точки зрения, были эти командировки! Комиссия человек 10-15, в нашем распоряжении или тихоходный Ил-18, или мощный Ил-62, по всей трассе у нас «зелёная улица». Летим во Владивосток, Кочемасов решает сделать остановку в Омске, где он до недавнего времени был командармом. Садимся, нас встречает его преемник Юрий Иванович Плотников, мой однокашник. Купаемся в Иртыше, пару часов паримся в сауне, обедаем и летим дальше. Вот уж где я собственными глазами, с высоты, как говорится, птичьего полёта смог убедиться, как прекрасна и необъятна наша страна. Понравился Владивосток, город, широко разбросанный по холмам вокруг бухты. В одну из таких командировок осуществилась «хрустальная» мечта моего детства: мы побывали на настоящем большом военном корабле, крейсере «Владивосток», где нам дали возможность вволю побродить по кубрикам, боевым частям и салонам этого огромного скопища металла. До сих пор храню тельняшку, подаренную мне капитаном.
И вот конец октября 1988 года. Пуск многоразового космического комплекса «Энергия-Буран» в штатной конфигурации. Напряжение на космодроме достигает максимального предела. И осечка! В ходе предстартового набора «Готовности» от носителя не отделился один технологический блок (размером, кстати, с «Жигули»). Пуск отложили. Стали разбираться в причине. Конечно, нашли, устранили и стали готовиться к повторному пуску. Помнится, все мы очень расстроились, тем более что пуск традиционно должен быть посвящён очередной годовщине Октября. Такой энтузиазм, так всё хорошо началось, такая жажда победы. И на тебе! Масло в огонь подлила и ещё одна деталь: пуск «Бурана» впервые широко освещался в нашей отечественной прессе. Демократия! Вот и пришлось Максимову и другим руководителям пуска давать пространные объяснения в прессе, что да как, да почему, да кто виноват и что будем делать дальше.
И, наконец, 15 ноября 1988 года! Пусть это звучит, может быть, и помпезно, но этот день блистательный апофеоз советской космонавтики! Треволнения запуска позади, все в напряженном ожидании возврата «Бурана» домой, на готовую для его встречи посадочную полосу здесь же, на Байконуре. И вот сообщение: истребители сопровождения видят корабль! Ждём посадки. И вдруг новое сообщение: корабль стал совершать какие-то непонятные маневры. В пультовой небольшая паника, почётных членов Госкомиссии пока держат в неведении. Новый доклад лётчиков самолётов сопровождения: всё нормально, корабль приближается к полосе, но... не с расчётного её конца!
Вначале никто ничего не понял (главное «Буран» здесь и идёт на посадку, неважно, с какой стороны полосы), но потом разобрались. Уму непостижимо! «Буран», планер, без двигателя, без человека (!) на борту. И вот этот умница с помощью своих бортовых вычислительных комплексов определил силу и скорость ветра, понял, что с таким встречным ветром садиться опасно и моментально просчитал (без помощи с земли!) новую траекторию, развернувшись при этом на 180 градусов, что и испугало, и озадачило самолёты сопровождения. Конечно, умница не сам корабль, а те люди, которые его создали! Это надо видеть только своими глазами, как эта огромная махина плавно приближается к земле и почти нежно касается своими шасси бетона посадочной полосы. Всё это я наблюдал сквозь слезы, которые, я так и не понял, откуда взялись: то ли от перенапряжения, то ли от избытка чувств, то ли от гордости за нас всех и в первую очередь за создателей этого чуда. Я не стыдился этих слёз. У рядом стоящего со мной Олега Николаевича Шишкина на глазах тоже были слёзы. Уверен, что он их тоже не стыдился.
Это всё эмоции участников пуска, наблюдателей со стороны за посадкой «Бурана». А вот слова профессионала. Лётчик-испытатель Магомед Толбоев на своём МиГ-25 сопровождал орбитальный корабль по трассе его полёта и вот то, что он видел: «Когда «Буран» выбрал сложную траекторию снижения, у меня возникло такое чувство, что им управляет человек... Ровно за 8 секунд до посадочной полосы шасси у корабля вышли. Порывы ветра доходили до 20 метров в секунду. Корабль это учёл и боролся с боковым ветром, «сознательно» сделав отворот от посадочного курса градусов на 15-20. Я не мог не восхищаться его полётом. Ветер был не встречный, а боковой, под 40 градусов слева, вот мы и летели боком (а «мы» это беспилотный «Буран» и МиГ-25, управляемый лётчиком-профессионалом!). «Буран» сел, как и положено в таких условиях, на одну ногу. Вначале левой ногой коснулся, поправил нос, через 30 метров опустил на полосу правую ногу. Уклонение от оси полосы было три метра. Это и для первоклассного лётчика на оценку «отлично». А «Буран» и на пробеге «искал» осевую линию. К моменту остановки он был правее центра полосы менее 50 сантиметров». Действительно, есть чем восхищаться! В голове не укладывается, автоматика «думает» на равных с человеком.
Что было дальше трудно описать. Прежде всего, все, включая и солидных членов Госкомиссии, бросились фотографироваться около ещё не остывшего «Бурана». Потом собрались все вместе: члены Госкомиссии, руководители испытаний, командование космодрома. Поздравления, объятия, приветствия (Глеб Евгеньевич что есть мочи кричит: «Да здравствует МАП!»). Все бросились подписывать друг у друга вымпелы в честь первого пуска «Бурана», которые Юрий Павлович Семёнов припрятал до поры до времени и теперь всем раздавал. Храню такой вымпел и я. Здесь автографы А.А. Максимова, О.Д. Бакланова, О.Н. Шишкина, В.X. Догужиева, Ю.А. Мазжорина (директора головного института Минобщемаша, учёного, интеллигентнейшего человека, прекрасного собеседника), Ю.А. Жукова (начальника космодрома), Ю.П. Семёнова, Б.И. Губанова, Г.Е. Лозино-Лозинского. Мне дороги эти автографы совсем не потому, что они принадлежат министру или генералу (за время совместной работы я перестал смотреть на них как на сильных мира сего, вершителей наших судеб). Ведь большинство из этих людей тогдашний цвет, элита нашей российской космонавтики, её мудрые, умелые рулевые. И я, конечно, горжусь, что в какой-то момент судьба свела меня с когортой этих энтузиастов, для которых смысл их жизни в ракетах, космических аппаратах, в испытаниях, пусках, удачах и авариях, наградах и гонениях, порой, может быть, незаслуженных. Печально, но многих из них уже нет среди нас.
Как это и принято после бурного, эмоционального заседания Госкомиссии, все бросились занимать места в самолёте (тоже проблема!): каждый стремился быстрее попасть в Москву, чтобы именно из его уст московское начальство узнало детали знаменательного полёта. По горячим следам промышленность стала готовить постановление Правительства по раздаче наград и премий за пуск «Бурана». Может быть, с позиций сегодняшнего дня это звучит несколько странно и даже смешно, но в этом постановлении предполагалось, наряду с традиционными звёздами героев, орденами и лауреатскими премиями, выделить для некоторых организаций несколько участков подмосковной земли под садовые кооперативы, в качестве индивидуальных поощрений и подарков несколько десятков автомобилей «Волга». Кому-то было обещано присвоить без защиты учёные степени доктора технических наук, а у отдельных главных конструкторов появилась возможность в одночасье стать академиками. Так получилось, что я был вынужден отойти от этой приятной работы (это тебе не вагоны и стройматериалы выколачивать для космодрома), всё распределение прошло без моего участия, ну и результат: насколько мне помнится, я получил очередную благодарность командования и денежную премию в размере месячного оклада. Да разве в этом суть! Превратности судьбы! Это можно с полным основанием отнести и к «неодушевленному «Бурану». За все последующие годы этот умница-корабль трижды напоминал мне о своём незавидном существовании.
В 1996 году Герман Титов решил отметить 35-летие своего космического полёта в павильонах аттракциона (!) «Буран», что в московском парке культуры. В грузовом отсеке корабля удобные кресла, в которых экскурсант (в основном западные туристы) может прочувствовать особенности «полёта» на орбитальном корабле на этапе входа его в плотные слои атмосферы и попробовать космическую пищу из туб. С сожалением и обидой бродили мы по отсекам нашего любимца. В конце 1999 года аналог «Бурана» отправляется в Австралию, где в Сиднее должна быть развёрнута экспозиция с «целью реализации туристических и общеобразовательных программ». Транспортировка по воде из Москвы в Санкт-Петербург, далее в Швецию, а оттуда в Сидней, операция, связанная с большими техническими трудностями (например, при транспортировке по Москве-реке зазор между мостами и кораблём достигал всего лишь нескольких сантиметров), но и их наш «Буран» с успехом преодолел. И наконец, в 2002 году обваливается крыша монтажного корпуса на Байконуре, где потихонечку наш орбитальный корабль приходил в негодность. Вот так под обломками крыши прекратила существование советская многоразовая космонавтика. Печально это. До сих пор в военных и промышленных кругах бытует устойчивое мнение о том, что «Буран» получился дорогой, но никому не нужной забавой. Хорошенькая «забава», на которую истрачено около 20 миллиардов долларов!
Но это потом военные стратеги и экономисты придут к таким выводам. А пока ещё несколько месяцев после триумфального пуска создатели отечественной многоразовой ракетно-космической системы радовались своим успехам. Среди них был и я со своими коллегами участниками пуска. И поэтому пронёсшийся по Главку слушок, что в связи с грядущими оргмероприятиями кому-то надо уходить уже на пенсию, а среди кандидатов и я. Это для меня было, как гром среди ясного неба. Поначалу я к этим слухам отнесся как-то спокойно. Мне ещё только будет 54 (предел для полковника 55 лет), никто не решится уволить одного из героев только что отгремевшей «бурановской» эпопеи, да и с Максимовым чуть ли не на «ты», как-никак в соавторах ходим. Но не тут-то было! Разведка донесла: слухи не без оснований. Я, конечно, загенерировал. Обратился к Виктору Вячеславовичу Фаворскому, своему непосредственному начальнику, чёткого ответа не получил, я к Куринному («Эдуард! Не беспокойся, всё будет нормально. Кому, как не тебе двигать космос дальше!»). Звоню Максимову (он на профилактике в госпитале): «Не беспокойся, разберусь». Беспокойся не беспокойся, а чувствую, что надо готовиться к пенсии. Конечно, я ну никак не был готов к увольнению. В армии, где офицер служит годами и десятилетиями, увольнение сложный в психологическом и материальном плане процесс, к которому планируемого к увольнению готовят заранее, стараются удовлетворить все его претензии и пожелания (главное получить квартиру или отселить взрослых детей). Особых пожеланий у меня не было, просто было обидно, что так неожиданно. Правда, в семье появилась проблема, которую надо было решать именно мне, так что мое увольнение здесь совсем некстати.
Дело в том, что заканчивала учёбу одна из моих дочерей будущий лейтенант. Командование Военного института, где она училась, предупредило родителей: если сами не трудоустроите своих детей (речь шла только о девушках), то мы будем вынуждены уволить их из армии. А устроить в Москве лейтенанта-девушку со знанием иностранного языка оказалось большой проблемой. Девушки-лейтенанты оказались невостребованными в тех специфических организациях, для которых их собственно и готовили: при военных атташе в посольствах, переводчики при крупных штабах. Единственное, что удалось сделать, договориться с Юрием Ивановичем Плотниковым, он тогда уже был начальником академии имени Ф.Э. Дзержинского, о том, что лейтенанта Буйновскую направят служить после окончания института в строевой отдел академии.
Видно, таких счастливчиков было мало. И поэтому командованием принято окончательное решение: всех девчонок уволить из армии в звании «лейтенант запаса». А относительно меня единственным «жестом доброй воли» Максимова в мою сторону было приглашение в январе 1989 года на заседание Военного совета, где он внимательно выслушал мои причитания и пообещал удовлетворить мою просьбу: уволить в середине года.
Потянулись нудные, бесполезные месяцы, когда я уже не у дел, но добросовестно хожу на службу и получаю зарплату. Единственное занятие освоение основ вычислительной техники. Когда я занимался проблемами трудоустройства Марины, то вышел на одного приятеля из Генштаба, а он, оказывается, уже уволился и работает в системе Министерства иностранных дел. Узнал, что я тоже «на выданье», стал активно агитировать меня на работу в МИД тогда ещё СССР. Направление работы для меня новое: создание в министерстве информационной системы на базе современных компьютеров. Я в принципе согласился и стал изучать компьютерную технику.
Когда уж совсем стало тоскливо, вдруг подвернулась возможность поработать в июне в Государственной экзаменационной комиссии в нашем Военном институте имени Можайского в Ленинграде. Председатель ГЭК Герман Степанович Титов, я председатель факультетской комиссии. Подвезло, я уже не первый раз в такой комиссии, да ещё с Германом, да ещё в любимом городе. К сожалению, это оказалась последняя с Титовым командировка за время нашей совместной службы. Но зато самая приятная и запоминающаяся! В свободное время, а его было более чем достаточно, любовались с Героем достопримечательностями Ленинграда и посещали (вроде бы, как с проверкой) наши многочисленные предприятия («Гер! Давай съездим на Балтийский завод, посмотрим на современные подводные лодки». «Давай».) На пару дней к нам даже приезжали наши жёны, сходили в театр, побродили по Царскому Селу, навестили знаменитого скульптора Аникушина (исключительно симпатичный человек!).
Кстати, мой любимый город всегда подбрасывал мне неожиданные «вводные». И на этот раз тоже. В прекрасном настроении возвращаемся с женой в гостиницу, где я, прожив уже более месяца, был как свой. Естественно, что я договорился с девушками-администраторами, что моя жена поживёт у меня субботу с воскресеньем. И вдруг при входе нам заявляют: гости только до 23. Какие гости, это моя жена. Докажите, дайте паспорт. А паспорта, конечно, нет. Жена за ненадобностью его не взяла. Что делать? Идите в милицию, пусть там подтвердят письменно, что эта женщина является вашей женой. Куда деваться, пошли. Где-то к двум часам ночи нашли отделение милиции (суббота, полно алкашей и девочек сомнительного поведения). Я в форме полковника мечусь между ними, ищу хоть какое-либо начальство, которое поверило бы мне, что моя попутчица и есть моя жена. Никто не верит! Требую: звоните космонавту Титову, начальнику нашего института, он подтвердит. Короче, или звучные фамилии их убедили, или я им просто надоел, но письменную (!) справку о том, что моя жена действительно является моей женой, они мне всё же выдали (думаю, в душе так мне и не поверив). Побежали в гостиницу, совсем другое дело. Восхитительный вечер после наслаждения знаменитым испанским балетом был испорчен напрочь! А мои симпатии к Питеру всё же остались.
Ну, вот и наступил этот, можно сказать, знаменательный день в жизни любого кадрового военного, естественно, и моей тоже, день прощания со службой, однополчанами, коллегами по работе и с армией в целом. Для меня это 29 июля 1989 года. Это день, когда я подвожу итоги своей 35-летней службы в наших, ещё советских Вооружённых Силах. Могу смело утверждать, что служба у меня получилась интересной, насыщенной многообразием различного рода событий, людей, личностей, успехов (достаточно) и неудач (в меру). Служил я честно, «толкачей» за спиной не имел, добросовестно выполнял свои обязанности, друзей и товарищей не «подставлял», не подличал, не лебезил перед начальством, не рвался в начальники по костям других, старался жить своим умом и рассчитывал только на свои силы и знания. Ну не стал я генералом, ну не командовал армиями и округами, ну не водил полки в бой. Не довелось. Но зато 35 лет служения в армии, та среда, в которой я набирался жизненного опыта и практических навыков, те задачи, которые я решал, та техника, с которой был неразрывно связан, всё это дало мне возможность спокойно, без страха смотреть в моё «гражданское» будущее и исключило необходимость искать себе работу по схеме «сутки-трое» (сутки работать охранником в банке или сторожем на автостоянке, трое отдыхать) или быть совершенно инородным телом в современной коммерческой структуре. Понасмотрелся я за эти годы на бывших моих сослуживцев: подполковников, полковников и даже генералов. Конечно, я их не осуждаю. Просто горько и обидно за нашу страну, за наших непутёвых вождей, которые так и не смогли обеспечить достойную и спокойную старость людям, полностью отдавшим себя служению и защите «первого в мире социалистического государства». Вот уж точно: за что боролись!
В августе 1989 года Черемушкинский райвоенкомат поставил у себя на учёт двух офицеров запаса полковника Буйновского Эдуарда Ивановича и лейтенанта Буйновскую Марину Эдуардовну.
С сентября 1989 года по 2011 год я работал в числе создателей уникальной информационной системы для внешнеполитического ведомства России. Интересная, захватывающая работа! Здесь многое (если не всё!) шло также под рубрикой «Впервые...». Новая среда, новые люди, новые, на первых порах непонятные для бывшего военного, взаимоотношения. Очередные проблемы и пути их разрешения, творческие поиски, успехи и неудачи. Поездки по разным странам, новые встречи, масса новых впечатлений.
Но это сюжеты уже для других повествований.
